Им требуется прикосновение

рисунок Дмитрия Столярова

Определённо, это первое свидание я буду считать одним из самых неудачных — оно не задалось с самого начала. Мы уныло тащимся улицами старой Москвы и нам катастрофически не о чем говорить. Я судорожно перебираю в голове темы для разговора. Нервно нащупываю в кармане пачку сигарет и вспоминаю о том, что обещал себе не курить при ней. Жаль. Сквозь дым могло бы что-нибудь проступить. Погода странновата для начала марта — на улице почти десять выше нуля и сумасшедшее солнце. За зиму отвыкшие от таких щедрот прохожие расстегнули свои тяжеленные куртки. Все щурятся, как стадо котов. Мне отчаянно нечего сказать. Теоретически и практически эта прогулка так или иначе закончится. Логический финал зреет. Только эти мысли удерживают меня от попытки рвануть в любой встречный переулок и не останавливаться до ближайшей станции метро.

— А хорошо, что мы вышли пройтись, — ляпаю я первую пришедшую в голову банальность.

— Хорошо, — соглашается тоже молчавшая до того моя спутница. Она смотрит на меня, потом вдруг очень сильно смущается и переводит взгляд на начинающий подсыхать асфальт. — А я… а я вообще не верила до последнего.

— Во что не верила?

— Ну, понимаешь, в себя.

— ???

— Я попробую объяснить. Знаешь, мне вообще очень трудно в себя верить. Я не жалуюсь, просто такое ощущение, что я существую не в полной мере, меня как будто бы и нет. Это потому, что я вижу, как в меня не верят окружающие. На них можно было бы даже обидеться — иногда у меня такое ощущение, что они это делают специально. А потом это проходит, потому что это такие мелочи, что на это глупо обижаться открыто. Не понимаешь?.. Например, вот как бывает: я беру телефонную карточку у подруг и иду на первый этаж вуза позвонить, потом возвращаюсь — они сидят, смеются и спрашивают: “Что, опять не дозвонилась?” А я вынуждена улыбаться им и соглашаться с ними, потому что я и правда не дозвонилась… но откуда им это всё время известно? Это случается постоянно. Мы встречаемся в метро — они знают, что я перепутаю выход, мы идём в кино — они знают, что я забыла кошелёк… они никогда не ругаются на меня, ни в чём не упрекают, но они всё время посмеиваются надо мной и как будто не верят в меня. Мне немного неловко, я не говорила этого никому, только сейчас почему-то сказала…

— Я очень тронут тем, что ты говоришь это мне. И я тебя очень понимаю. Хорошо представляю себе твоё “несуществование” в таком окружении.

— Спасибо. Или вот… ты всегда приходишь утром в четверг, когда у нас совместная лекция. Здороваешься со всеми, когда входишь, а мне кажется, что ты здороваешься именно со мной. Это странно, и я однажды сказала про это одной из подруг, а потом сильно пожалела. Она стала смеяться, а потом сказала, что ты всё время подсаживаешься к А. и вы всё время о чём-то разговариваете…

— Ну, в общем, это правда. Давай уж тогда откровенность за откровенность — правда в том, что так и есть, но я не знаю, почему именно так сложилось. Если бы я не видел того, о чём ты сейчас говоришь, да если бы я хотел ещё больше разговаривать с А., наверное, я бы не позвонил тебе вчера и мы бы не шли сейчас вот так. Правда, последние полчаса я иду, как дурак, и думаю, о чём бы с тобой поговорить, но теперь, кажется, это не проблема… Кстати, представь, как бы треснули со злости и что бы ещё выдумали в твой адрес твои так называемые “подруги”, если бы я здоровался дважды — сначала со всеми, а потом с тобой? Да и, полагаю, тебя бы это здорово смущало. Можно я лучше не буду ничего менять, но буду звонить тебе иногда и звать пройтись?

Она улыбается.

— Можно. Я тоже буду иногда тебе звонить.

— А ещё у меня к тебе просьба. Пожалуйста, прежде чем рассказать человеку о том, во что ты веришь, посмотри — верит ли он в тебя. Иначе ты сама знаешь, что будет.

Она берёт меня за руку и на короткий момент прижимается щекой к плечу. Мы идём дальше, у меня снова нет в голове мыслей и тем для разговоров, но теперь уже вроде бы как и не нужно.

Всё это не продлится долго, но в конечном итоге у неё сейчас прекрасный муж и не менее двоих детей. Я уверен, что пока она будет следовать моему совету, у неё всё будет хорошо.

Это прикосновение.

Она говорит, что она запуталась и ей никогда не закончить обучение. Она говорит, что у неё нет уверенности в том, куда она идёт и к чему стремится. Она говорит, что не знает, что она видит в качестве результирующей для своего обучения. Более того, уверенности в этом нет и у её преподавателей.

Я советую ей для начала устроиться на родную кафедру хоть кем и посмотреть, как некоторые вопросы решатся сами собой.

Сейчас она пишет диссертацию и ведёт занятия. Ей нравится, её студентам тоже.

Это прикосновение.

Он звонит мне и между делом говорит, что проект умирает. Грубо говоря, всё дело в минорной пентатонике. Его коллега погряз в ней по уши и любой шаг в сторону рассматривается, как предательство всей западноевропейской музыки. И это всё после полугода кропотливой работы, о которой я, впрочем, знаю лишь понаслышке.

Он — увлекающийся человек, но при всём при том суровый прагматик. Когда доходит дело до творческой работы, он — безжалостный тиран. Пока кости концепции не обрастут плотью реализации, он не слезет ни с кого, и прежде всего — с себя. Он в чём-то перфекционист и может бесконечно перерисовывать какую-нибудь закорючку в автоматизациях проекта, переделывать коду или жонглировать секвенциями. Я осторожно интересуюсь, нельзя ли мне прийти на репетицию, если проект ещё не до конца заглох? Разрешение получено, потому что ещё одна репетиция вроде как запланирована. Справим тризну.

В назначенное время я тону в огромном вытертом кресле с массивными подлокотниками, одно ухо у меня скрыто под амбюшурой наушников, в которых звучит “плюсовая” фонограмма, другим ухом я слушаю репетирующих. Музыканты следуют “плюсу” хирургически досконально, сыгранность высокая. Периодически они придумывают что-то новое, и тогда “плюс” сменяется на “минус”, поверх него играется новинка. В конце репетирущие спрашивают моё мнение. Я благодарю их за оказанное доверие и начинаю излагать свои мысли. О двух вещах я говорю кратко — их можно “оживить”, добавить пару фишек в местах, где есть для этого как будто специально заготовленные лакуны. Третью трогать не надо, её трогать кощунственно, она цельная и готовая, я не смею влезать в неё со своим видением и советами. Походя рождается предложение четвёртой вещи, довольно проходной, наполовину из вставок и готовых элементов, но почему нет? И ещё одна есть — абсолютно законченная. Пять вещей — это уже программа. Небольшая, но программа.

— Парни, — говорю я. — Вы с ума сошли говорить, что у вашего проекта нет будущего. Вы с ума сошли спрашивать меня, имеет ли проект право на существование. Ваш проект даже не родился, вы хотите сделать ему аборт. Его никто не видел. Дайте ему прозвучать. Я говорю сейчас — всё целесообразно. Вы его делали — и вы влипли в доработки. Таким образом вы можете допиливать его всю жизнь и никогда не допилить. Пусть судит общественность. Я вновь говорю — у вас всё твёрдо и очень не стыдно, а дальше сами думайте. Как можно похоронить проект, который видели два человека? Что можно объективного сказать о нём, если ты видел его только изнутри?

Они совещаются о том, как можно было бы дать ход проекту. Внезапно вспоминают о двух небольших живых выступлениях у друзей, на которых можно было бы появиться с сюрпризом, ещё обсуждается возможность попозже выложить релиз на SoundCloud.

И… они договариваются о следующей репетиции — для шлифовки программы.

Это прикосновение.

Я долго объясняю студентам, почему важно не думать о том, что им наговорили после защиты дипломных работ, а в особенности важно не сопоставлять это с тем, что им говорили перед защитой дипломных работ. Сбиваюсь, подбираю слова, беру у них сигарету, хотя несколько лет не курю, потом перестаю подбирать и говорю ровно и размеренно в отчаянной попытке объяснить, почему важно сейчас ничего не сопоставлять, а просто пойти в пивную.

Позже я получу несколько писем с благодарностями за единственно верный совет.

Это прикосновение.

Что сообщить машинисту, если московским утром каждый в вагоне сам по себе подозрительная вещь или забытый предмет?

Марширующие к эскалатору полусонные человекообразные пингвины зачастую не обращают внимания на лёгкое прикосновение. Оно поворачивает и направляет, и их движение становится менее броуновским. Легко, плавно, тщательно следя, чтобы касание не восприняли, как толчок.

Об этом забавном трюке мне когда-то рассказал один не то, чтобы психолог, но большой специалист в отношении человеческого поведения в стае себе подобных. Путь расчищается, затор рассасывается, пингвины стоят слева и проходят справа.

Это прикосновение.

Прикосновений в последнее время много. Их будет ещё больше. Их число стало увеличиваться с тех пор, как я понял, что именно делаю с их помощью и чего хочу добиться. Люди постоянно прикасаются друг к другу подобным образом. Прикосновения будут менять мир к лучшему с того момента, в который выполняющий их человек начнёт делать их осознанно и во благо окружающим. И себе.

Иногда я сажусь со стаканчиком чего-нибудь вкусного и думаю о своих близких, друзьях и знакомых. О случайно встреченных людях и минутных собеседниках. О контактах из соцсетях и рабочих контактах. О том, что мне есть, кем гордиться. Думаю о том, насколько сильным может быть импульс, приданный событию простым прикосновением. Два-три слова, мысль, идея, совет, разговор, жест, пример, подсказка. Событие, подобно огромному и лёгкому шарику, сходит с привычной колеи и отправляется в непредсказуемое путешествие в сторону, которой от него не ожидали. Оно идёт к непредвиденному результату, зачастую далеко противоположному изначальной цели. Я бы не побоялся сказать, что иногда событие в результате прикосновения приобретает цель.

Честно сказать, я много раз погорел на таком: сначала прикасаешься, потом начинаешь толкать и тормошить, в конце чуть ли не приступаешь к реанимационным мероприятиям, но напрасно. Оживший впоследствии расскажет и тебе, и окружающим такое видение ситуации, что руки опустятся всерьёз и надолго. Поэтому, если нет реакции на прикосновение, то можно даже отбить кулаки, но реакции так и не увидеть. Или увидеть такое, что потом сразу же захочется посмотреть в оптический волновод.

Да, часто хотелось бросить всё и не трогать людей, но потом кто-то касался меня и рождался импульс, который мог бы понести внутренний мир вразнос, если им срочно не поделиться. И я снова касался сам — иногда сразу же в ответ, иногда позже с благодарностью, иногда передавал прикосновение дальше.

Так что так это или не так, правильно это или неправильно, но я продолжу касаться тех, кому прикосновение нужно. Тех, кому оно может помочь. Тех, кто сможет передать его. Тех, кому нужен импульс.

Тех, кого, как мне кажется, следует коснуться.

В заключение можно было бы развить ещё несколько мыслей, но я нашёл это необязательным.

Вот скажем, выражение “тебя это не касается”. О нём просто отдельно можно очень долго говорить в рамках озвученного.

Или вот английское “stay in touch”…

Это прикосновение.